Показать всю личную жизнь Цветаевой – задача в рамках одного художественного фильма трудновыполнимая, поэтому создатели картины отступают от последовательного биографического рассказа, фокусируясь на истории любви Марины и Сергея Эфрона и показывая лишь совместные с ним эпизоды жизни. По примеру классической древнегреческой трагедии «Зеркала» состоят из пролога – знакомства персонажей в Коктебеле и трех частей: чешский, парижский и московский периоды жизни. Но фильм – это трагедия не только по строению, но и по содержанию. Здесь все пронизано ощущением непрерывного напряжения, драмы и состоянием борьбы гордой и сильной женщины за свое счастье. Мысль о самоубийстве, возникающая еще на пражском мосту после первых жизненных трудностей, вновь мелькает то в парижской квартире (в попытке дочери Али покончить с собой), то на подмосковной даче (предыдущий хозяин которой повесился, спасаясь от НКВД). Витая в воздухе, эта мысль приходит к своему печальному финалу, в котором сама Марина уходит из жизни, используя веревку, одолженную Борисом Пастернаком: собирая сломанный чемодан Цветаевой для последнего в её жизни переезда, он перевязывает его веревкой - «прочной, хоть вешайся».
А начиналось всё если не совсем безоблачно, то, по крайней мере, вполне оптимистично. Молодая Цветаева с дочкой Алей приезжает в 1922 году к мужу в Прагу для долгожданного воссоединения семьи. Сильно напоминает счастливый конец. Но это только начало семейной истории, наполненной тяжелым бытом, страшными историческими событиями и любовными перипетиями.
Странная любовь великой женщины. Она изменяет мужу с его другом Родзевичем, оставаясь верной, но не кому-то, а прежде всего себе самой. «Я верная тому, что чувствую. Сейчас вы - не то», - говорит она мужу. Как мать она внешне очень строга и сурова к дочери, но истинные чувства Цветаевой - в сцене прощания на перроне, когда мать не может отпустить Алю, понимая, какое будущее её ждет. Совсем по-другому она проявляет свою любовь к сыну Муру, избалованному любовью до того, что он эгоистично и нагло высказывает матери все, что думает. «Марина, вы – дура»,- заявляет он ей однажды.
Эмоционально подвижная и чувствительная, женщина-ураган, в молодостиона живет полной жизнью. «А мы только декорации, кулисы, зеркала», - замечает Эфрон в откровенном разговоре с Родзевичем.
Но отражают в картине не только мужские персонажи. Судьба каждого героев – это отсвет истории. Архивные съемки, вмонтированные в фильм, показываются будто в осколках разбитого зеркала.
Вся ткань повествования в фильме пронизана символами, деталями и лейтмотивами. Это бумаги и тетради, которые Марина хранит всю жизнь, рассказывая сыну в ответ на его упреки, как в голодной Москве готова была отдать последний кусок хлеба за четвертинку чистого листка. С блестящей и шуршащей золотой оберточной бумагой впервые ассоциируется Родзевич, о котором Цветаева впоследствии скажет: «Тебя, Родзевич, трактовать не нужно - все точно, все буквально».
То тут, то там в самые драматические моменты судьбы герои смотрят на часы. В чешском доме Цветаева слушает часовую кукушку и пророчески заявляет: «Мне 20 лет жить осталось». Множество часов в их доме настроено на разное время. С ними сравнивает Эфрон и свою жизнь: «Мы втроем как часы, настроенные на разное время... Вот если их все свести». Да и сама Марина как маятник на часах: в вечном движении, но все время в рамках из двух бортов.
Портит впечатление от фильма только бросающаяся в глаза своей неестественностью компьютерная графика. Нарисованные военные дирижабли или отсечение головы в сценах галлюцинаций Цветаевой лишают картину биографичности и правдоподобности. Возможно, режиссер-постановщик фильма Марина Мигунова и не стремилась создать фильм-документ о жизни поэта (как предпочитала называть себя сама Цветаева). Но после нескольких компьютерных сцен теряется доверие к экранной реальности и ощущение натуральности происходящего.
Тем не менее,фильм стоит посмотреть хотя бы ради хорошей актерской работы и созданного Викторией Исаковой образа творческого, верного себе и страстного поэта Марины Цветаевой. Личность которой противостоит всем препятствиям судьбы и дешевой мишуре литературных обществ.
